— Именно признание Георгиевского о невозможности полиграфического воспроизведения пространства собора Рождества Богородицы Ферапонтова монастыря и побудило Юрия Холдина взяться за этот труд. Он первым оценил, насколько действительно важна для раскрытия богословского замысла Дионисия свето-воздушная среда храма, заметил, что присутствие в нем некоего мерцания, создающего впечатление неотмирности, «неба на земле», зависит от освещённости. И тонкая, изысканная колористическая гамма фресок, несущая ощущение светоносности образов, тоже зависит от света, — в разное время дня по-разному проникающего в собор. То есть, Юрий Иванович стал искать, прежде всего, ключ к художественному переводу иконописного шедевра. Он понял, что искусствоведческие и музейные методы работы с фресковой иконописью, сложившиеся за последние 80 лет в системе представления памятников религиозного искусства, себя тут явно не оправдывали. Неудачи воспроизведения фресок он связывал с органичным восприятием их лишь в пространстве храма, что никем раньше не учитывалось.

— И все же, что подтолкнуло его на столь резкую смену деятельности? Ведь, насколько известно, светская художественная карьера Холдина складывалась в те годы достаточно успешно, — он был, помимо всего прочего, фотожурналистом высшей квалификации международного агентства American image press…

— Когда Юрий Иванович впервые, в 1993 году, попал в Ферапонтов монастырь, его, как художника, увиденное потрясло! Все было в лесах, ведь к тому моменту уже практически двадцать лет велись реставрационные работы. То есть, целое поколение не видело этого шедевра! Как художник, в первую очередь, он, конечно, был потрясен симфонией красок.

Позднее он рассказывал, как в один из июльских солнечных дней стоял в храме Рождества Богородицы на реставрационных лесах, лицом к лику святых, писанных Дионисием, и вдруг отчётливо осознал, что в открывшемся ему ракурсе фресок никто никогда может не увидеть. Буквально заворожённый гением великого иконописца, он понял, что передать это возможно лишь на языке искусства цветной фотографии, то есть на языке того искусства, на котором он общался с людьми. Это было потрясением, аналогичным удару молнии. Но решение раскрыть людям сокровенную мудрость дионисиевых росписей пришло и не без страха. Он почувствовал тогда, стоя на лесах, как захватило дух и буквально мурашки пошли по коже от мысли: а сумеет ли он справиться с такой задачей – донести до мира без малейших искажений дошедшее до нас сквозь столетия почти в первозданном виде послание Дионисия-мудрого, познавшего богословские глубины «началохудожника»? Но Холдин был человеком несгибаемой воли, поэтому всё, за что он брался, было обречено на успех.

— Поскольку он впервые столкнулся с таким памятником, ему наверняка пришлось проделать и кропотливую научную работу?

— Безусловно. Это были долгие годы (более 7 лет!) съёмок, исследований, экспериментов. Был поднят и изучен практически весь материал по фрескам Дионисия, издававшийся на протяжении целого столетия. Всё, начиная с первой монографии В.Т. Георгиевского, было подвергнуто серьёзному анализу и переосмыслению. То слабое, невыразительное, многократно искажённое воспроизведение фресок, которое давала вся, без исключения, растиражированная издательская продукция, совершенно не соответствовало открывшемуся ему образу собора. Он понял, что целое столетие людей дезориентировали и его задача – восстановить прервавшуюся связь времён, а значит – выстроить новую, наиболее целесообразную систему представления подобного материала.

Эта работа совершенно невозможна без долгого всматривания в фреску, её изучения, молитвенного размышления над теми образами, которые создавал Дионисий. Для Юрия Холдина — это почти десять лет работы, более пятисот фотографий, особый, новаторский метод съёмки.

— То есть, у него не было предшественников?

— По сути – не было. Даже среди считавших себя таковыми. Просто к подобной теме не обращались прежде мастера фотоискусства столь высокого культурного и профессионального уровня, безупречного вкуса, такта и таланта. Я, как специалист, сказала бы, что это произошло впервые в мировой художественной и научной практике. Он был не только профессионалом в своем деле, но, что особенно ценно — глубочайшим исследователем, экспериментатором, смелым новатором, способным идти ради достижения совершенного результата непроторенными путями.

— Что для него было самым сложным в этой работе?

— Он долго искал возможность вместе с изысканностью цветовых соотношений, колорита, особой музыкальностью, пластичностью фресок Дионисия передать и ту духовную систему координат, в которой его иконописный шедевр существует. Ему долго не удавалось передать цвет. Эта проблема связана во многом со светом в пространстве собора: свет меняется, а вместе с ним и цвет. Он понимал — для того, чтобы показать цвет и свет фресок адекватно замыслу автора, ему надо было найти тот цветовой камертон, который наиболее гармонично раскрывал бы эту гамму. И он нашел — полдень солнечного дня!

— То есть, в момент Божественной литургии?

— Именно. Ведь фрески изначально писаны для литургических целей, и они наиболее полно раскрываются в это время. Он понимал эту задачу, как художник. А потому и его работа решена в едином свето-колористическом ключе. В то же время, его задачей было передать и состояние человека в момент, когда он входит в храм. В найденном свето-колористическом ключе развиваются в проекте Холдина все 300 композиций Дионисия, создавая впечатление одномоментного погружения человека в пространство собора. Под каждую композицию Дионисия он выстраивал леса, создавал для нее свою индивидуальную схему света, находил единственно правильную точку съёмки, не допускающую перспективных и смысловых искажений. Холдин первым стал снимать при дневном освещении, для чего необходимо было непрестанно «просчитывать» свет.

— Когда смотришь на его фотографии, создается впечатление, что он настолько прочувствовал Дионисия, что стал его единомышленником…

— А без этого ничего и не состоялось бы. Ему необходимо было раскрыть замысел иконописца. Чтобы передать канон без перспективных искажений, чтобы нимбы были круглые, а не овальные, как обычно они получались, он лез на 20- метровые леса, чтобы найти правильную точку съемки. Однажды, объясняя друзьям свои художественные решения, Юрий Иванович сказал, что ему «пришлось пройти путь Дионисия». Это действительно так. Без самоотречения подобные прорывы не даются. Безусловно, это было подвижничество, понятное немногим. Он не только не получал долгие годы зарплату за свой труд, который в светской среде высоко оплачивался, но и постоянно вкладывал в продвижение проекта собственные средства, зарабатываемые на чём-то другом. Госбюджетных денег на проект никогда не выделялось. Хотя, все это было вкладом в сокровищницу духовного возрождения России.

— Выходит, Холдин проделал государственно значимую работу, представив во всей красе памятник мирового уровня.

— Выходит, так. Причем, практически в одиночку. А теперь давайте вспомним, с каким серьёзным и бережным отношением относятся в той же Италии к памятникам искусства эпохи Возрождения – явлению, параллельному Золотому веку иконописи на Руси! На Западе умеют ценить такие вещи. И вкладывать огромные государственные средства в то, чтобы произведения искусства, составляющие славу и достояние их культуры, на высочайшем художественном, научном и технологическом уровне были представлены всему миру. В результате, мы, живя в России, больше осознаём значимость творчества Микеланджело и Леонардо да Винчи, чем своего родного Дионисия, духовному и творческому опыту которого нет аналогов в мире. Если бы не титанический труд на пределе человеческих сил, осуществлённый Холдиным вопреки всему, то вряд ли нам, да и всему миру, стала бы понятна подлинная значимость того сокровища, которым мы обладаем. Ведь Ферапонтов монастырь — «визитная карточка» России.

— Юрий Иванович как-то особо настраивался на съемку?

— Он просто уезжал туда, работал, в основном зимой, когда не было реставраторов. В совершенно ледяном соборе он проводил по 12 часов кряду, чего никто не выдерживал. К съемке каждого сюжета готовился также тщательно, как к съемке полнометражного фильма — общий план, крупный план, — то есть все кинематографически точно у него было выстроено.

— Каким он был?

— Юрий Иванович был очень живым и стремительно на всё реагирующим человеком. В нём было редкое сочетание сильной воли и невероятно утончённой душевной организации. Часто недостаточно понимаемых при жизни людей, после их ухода торопливо пытаются «канонизировать», прежде, чем прославляет их Господь. И в этом смысле, я боюсь сказать что-то лишнее, потому что я более тесно, чем кто-либо, оказалась включённой в его творческий процесс.

В предельной открытости характера он был чрезвычайно уязвим, сверх-болезненно переживая предательство, фальшь, возникавшие часто от непонимания его личности и таланта теми, кто время от времени шёл рядом. Очень редко возникали на его пути люди, способные оценить, в какой системе координат он работал.

— Юрий Иванович трагично закончил свой земной путь…

— Человеческие силы не беспредельны. В таком непрерывном пламенном творческом горении Юрий Иванович не мог их не подорвать. Инфаркт в 52 года, за две недели до открытия очередной выставки 17 апреля 2007 года на площадке Политехнического музея. Мало кто из его почитателей знал, что с невероятным риском для жизни, едва выйдя из реанимации, он готовил эту выставку… Сорвался ли он сам с высоты, отдавая себя в тот момент, как всегда, без остатка своему делу, помогли ли ему сделать этот последний шаг – скорее всего, для нас так и останется тайной. Но он успел главное – взять свою вершину, и это очевидно.

— Что будет дальше с творческим наследием Юрия Холдина?

— Конечно, многое из того, что он делал, как говорил один известный критик, — «от кутюр». Его наследие требует, возможно, не менее пристального изучения и внимания, чем показанные им фрески.

Фонд «Фрески Руси», созданный им для утверждения тех принципов в области искусства фотографии и издательских систем, которые позволяют сохранять высокохудожественный изобразительный материал при воспроизведении – этим сегодня и занимается.

А в апреле произошло очень важное событие, позволившее раскрыть ещё одну грань творчества Юрия Холдина. В Вербную неделю в Большом зале Московской консерватории прозвучали «Песнопения и молитвы» (последнее произведение Г.В.Свиридова), сопровождавшиеся видеопроекцией образов из «Света фресок Дионисия – миру». Это действо назвали «Страна Воскресения», — словами Свиридова. Слияние искусств оказалось настолько органично, что, как подметила одна зрительница: «Не было ни Свиридова, ни Дионисия, ни Холдина. Была только молитва и обращение к Богу». Согласитесь, очень редко удается создать атмосферу храмового действа на светской площадке.

— Я знаю, что вам удалось выпустить последнюю книгу, подготовленную Юрием Ивановичем к печати – «Акафист Пресвятой Богородице. Дионисий иконник». А какова дальнейшая судьба его передвижной выставки, которая последние три года всегда вызывала большой резонанс?

— Выставка экспонировалась в Москве, Санкт-Петербурге, Новгороде, Костроме, Курске и других российских городах. Последняя прижизненная выставка была в Музее декоративно-прикладного искусства. В декабре прошлого года, благодаря поддержке Фонда Андрея Первозванного, экспозиция побывала недолго в Италии. Владыка Иннокентий Корсунский, посетивший её, сказал, что выставку Юрия Ивановича надо обязательно показать всей Европе, которая никогда не видела ничего подобного. Такая Россия, представленная во всей своей творческой и духовной мощи, им не знакома. Пока что передвижную экспозицию, мобильно трансформирующуюся в зависимости от пространственных возможностей различных залов, постоянно куда-то приглашают, — планируются поездки в Новосибирск, Калининград, даже Петропавловск-Камчатский. «Наше дело, — говорил Юрий Иванович, — показывать это людям».

В Государственном музее архитектуры им. А.В. Щусева 22 июля открывается выставка, посвящённая годовщине его трагической гибели.

Творческая жизнь Юрия, которая продолжается после его ухода – лучшая награда за его подвижничество. А в моём диалоге с ним, не прекращающемся, как и его присутствие в этом мире, для меня – и призыв к продолжению оставленного, порученного мне общего дела, и помощь в воспитании наших детей.